В давние-давние времена неподалеку от полноводной Амударьи среди садов и зеленеющих полей, обрамленный каналами и защищенный высокими крепостными стенами, стоял город Гулистан. К нему и с севера, и с юга, с востока и запада вели многочисленные караванные и торговые пути. На площадях города шумели изобильные базары, где можно было купить товары из Персии и Китая, из Индии и даже скифских степей Причерноморья. Правил Гулистаном умный и добрый падишах, и была у него гордая и самовлюбленная, своенравная и неприступная для женихов дочь Гульдурсун, доставляющая отцу немало тревог и переживаний, потому что воспитывалась она без матери, умершей, когда девочка была в младенческом возрасте. А известно, что дочь без матери — это как деревце, выросшее в тени и лишенное в достатке солнечного света, — хилое и неокрепшее.
Падишах, занятый государственными заботами, не мог уделять девочке много времени и дать ей должное воспитание. Вот и сейчас, когда дочь стала невестой и надо было выдать ее замуж, к границам его государства подступили враги — злые кочевники-завоеватели, которые уже покорили несколько государств, приступом овладев их крепостями. Врагов было так много, что ржанье их коней и топот копыт, словно гром, сотрясали окрестности, а от горящих ночью костров меркли луна и звезды на ночном небе.
Падишах со своим войском не мог противостоять этому скопищу врагов в открытом бою и укрылся за крепостными стенами своего города Гулистана, все жители которого поклялись стоять насмерть и не дать врагам разрушить их город. Вечером к падишаху прискакал всадник — посланец от соседнего царя с известием, что враги темной тучей двинулись в сторону Гулистана.
Город лихорадочно готовился к отражению врага. Рано утром, когда первые солнечные лучи не успели прорезать темноту ночи, а рассвет лишь обозначился на востоке тоненькой бледной полоской, все жители Гулистана были разбужены воинственными криками, топотом копыт, скрипом колес. Через некоторое время с крепостных стен стало видно, что враги, словно зловещая тень от темной грозовой тучи, наползали на окружающие сады и поля, и скоро не стало ни полей, ни садов, — одни кочевники и их кони, костры и юрты со всех сторон.
Заполнив все вокруг, кочевникам с дикими воплями, пуская на крепостные стены тучи смертоносных стрел, ринулись на штурм, но храбрость и стойкость защитников города остановили этот их порыв, и завоеватели отступили, оставив под крепостными стенами сотни убитых и раненых. Но первая неудача не остановил их. В тот день, они еще дважды пытались овладеть городом крепостью, но Гулистан ни разу не дрогнул. Ни одному захватчику не удалось даже взобраться на крепостную стену, несмотря на то, что они забрасывали наверх толстые веревки с хваткими и цепкими, крепкими железными крючьями, подставляли лестницы и даже устраивали живую пирамиду из своих тел, давая возможность самым смелым и отважным по спинам нескольких сотен взбежать наверх и сразиться с защитниками крепости. Ничего не помогало. На штурмующих сыпались с пронзительным свистом тучи стрел, градом валились камни, их поражали мечами и копьями. Ни к чему не привели и попытки разрушить ворота крепости таранами — толстыми бревнами, окованными железом.
Штурм изо дня в день продолжался в течение месяца, и все это время дочь падишаха Гульдурсун находилась на крепостной стене среди ее защитников. Но нет, не судьба родного города занимала и волновала ее в это время. В первые же дни штурма она обратила внимание на молодого и красивого предводителя осаждавших. На резвом вороном коне, украшенном дорогой сбруей и попоной, молодой хан в блестящих воинских доспехах лихо гарцевал среди осаждавших, сам не раз бросался на штурм, увлекая за собой своих многочисленных воинов, и в каждом его крике, взмахе сабли слышала и видела Гульдурсун отвагу и мужество, властность и стремление к цели, желание во что бы то ни стало овладеть неприступной крепостью. И чем больше следила Гульдурсун за действиями молодого предводителя врагов своего народа, тем сильнее разгоралась в ее сердце любовь к этому бесстрашному красавцу.
Наконец от непрерывных боев устали обе стороны — и захватчики, и защитники крепости, да и запасы продовольствия у тех и у других подходили к концу. Захватчики-кочевники все селения вокруг города разграбили, отобрали у сельских жителей и перерезали весь скот, деревья повырубили и пожгли в своих кострах, которые горели ночи напролет. В городе запасы воды и хлеба, мяса и прочей еды были на исходе и начинался голод. Простые люди, защищавшие крепость, слабели от голода. Истомленные постоянными боями, недосыпанием, истерзанные жаждой, они еле держали в руках оружие. Уже не всякий из них мог натянуть тетиву лука и послать стрелу точно в цель, не всякий мог копьем или мечом поразить неприятеля.
В стане врагов начался ропот, и многие воины стали говорить своему предводителю, что нет, не взять им Гулистана, не преодолеть мужество и стойкость его защитников, что надо уходить отсюда, что есть другие города и крепости, где защитники не столь храбры и всякого добра и пропитания достаточно. А в самом городе Гулистане приближенные падишаха тоже говорили, что еще несколько дней такой осады— голод и усталость защитников принудят гулистанцев сдаться на милость победителя.
Крепко призадумался падишах, слыша эти речи. Сам он готов был принять любую смерть, лишь бы не сдаваться на милость победителя. Но в городе, помимо его защитников, были старики, женщины и дети, которые умирали от голода, отдавая последнюю лепешку воинам-защитникам, и он, падишах, должен думать прежде всего о них, своих подданных. И тогда он созвал своих визирей и мудрецов-аксакалов на последний совет.
Долго молча сидели его сановники, опустив головы, тяжело вздыхали, теребя свои седые бороды, — никто ничего не мог предложить, такое создалось безвыходное положение, что хоть сейчас растворяй городские ворота и неси победителю на парчовой подушечке ключи от города, унижайся и кланяйся, взывай к его милости и снисхождению, умоляй пощадить хоть малых детей, женщин и стариков. Но никому совесть не позволяла произнести слова об этом вслух. Наконец один старейшина торгового ряда городского базара низко поклонился падишаху и высокому собранию и, призвав на помощь всех богов, предложил пойти на хитрость, которая, если удастся, спасет город от завоевателей.
— Надо взять, — говорил он, — из уцелевших в дворцовом хлеву быков самого крепкого и упитанного, накормить его до отвала отборным пшеничным зерном и выпустить за ворота крепости. Голодные враги, конечно же, тут же поймают быка и прирежут. Увидев, что в желудке быка отборное пшеничное зерно, они поймут, что изнурительной долгой осадой им города не взять, ибо пропитания у его жителей в достатке, если даже быков так кормят. Поймут и уйдут, не помирать же им самим от голода под стенами нашего города, — сказал торговец, поклонился и сел на свое место.
Молчал падишах, выслушав его слова. Молчали высокие сановники государства: не так-то просто отдать врагам целого быка и столько отборного зерна, которое, может, сбережет несколько дней жизни самому падишаху и его дочери. Тяжело будет, если хитрость не удастся и враги не поверят. И все-таки главный визирь произнес после долгого молчания:
— Мудро сказано. Надо использовать эту последнюю возможность.
— Надо, — разом выдохнул падишах, а вслед за ним — остальные сановники и приближенные. — Исполняйте, — падишах махнул рукой и вышел из тронного зала.
Гульдурсун с нетерпением ждала, когда окончится это высокое совещание. Ей казалось, что еще несколько часов — и город будет сдан. Тогда она увидит того молодого хана, предводителя войска завоевателей, которого успела за долгие дни беспощадного кровопролития, казавшегося ей совершенно ненужным и бесполезным, крепко полюбить. Каково же было ее разочарование, когда она узнала, что из-за хитрости, предложенной этим ничтожным торговцем, ее свидание с любимым отдаляется, а может и совсем не состояться. Если хитрость удастся, то завоеватели уйдут. Ускачет на своем вороном копе молодой хан в другие края и страны.
— Что же делать? — терзалась она в своих покоях. — Что предпринять? — заламывала она руки, сознавая свое бессилие.
Все было исполнено, как задумано. Быка накормили зерном и выпустили за пределы города. Враги поймали его, зарезали и с удивлением и досадой увидев, что в его утдобе отборная пшеница, тут же пришли к выводу, что нет, не взять им ни приступом, ни измором этот город: надо уходить. Начали они гасить костры, сворачивать юрты и грузить на арбы, вьючить на ослов и верблюдов тяжелые тюки с коврами, войлоками, со всем награбленным в других государствах-крепостях имуществом.
Чуть не со слезами смотрела Гульдурсун на эти сборы, и в душе у нее возник план, к осуществлению которого она тотчас приступала. Решительно взялась Гульдурсун за гусиное перо, обмакнула его в чернильницу и написала молодому хану: «Подожди еще один день, любимый мой, и ты увидишь, что неприступный город сдастся тебе, ибо зерно в желудке быка — это лишь хитрость совсем отчаявшихся защитников крепости».
— Найди способ, — сказала она верной служанке, отдавая письмо, — и передай молодому хану. Передашь— озолочу, не передашь—голову сниму.
— Все исполню, — уступила непреклонной, решимости своей госпожи служанка, взяла письмо и удалилась.
Не прошло и часа, как во вражеском лагере началась новая суматоха: кочевники бросились развьючивать ослов и верблюдов, ставить юрты и разводить костры, и все оборонявшие крепость с горечью увидели, что хитрость не удалась. Печалью и безысходным горем переполнились их сердца, и когда на следующий день с первыми лучами солнца завоеватели пошли на последний штурм, падишах приказал открыть городские ворота и впустить кочевников: не хотел он бесполезного кровопролития.
Победители начали грабить и разорять город, забирать пленных, убивать непокорных. Начались пожары, их дым и пламя поднимались до окон дворца, где в тронном зале молодой хан принимал дорогие дары от падишаха, его приближенных и богатых горожан. Наконец привели к нему Гульдурсун, которая с нетерпением ожидала их первой встречи. Молодой хан подивился ее небывалой красоте, но еще больше удивился он, как может с такой неземной красотой уживаться предательсво.
Гульдурсун хотела подойти поближе, может быть, даже обнять и поздравить с победой, но хан повелительным жестом остановил ее и с презрительной усмешкой сказал, ни к кому не обращаясь, словно размышлял вслух:
— Если из-за недостойной страсти ко мне, врагу ее народа, она предала его и своего отца, то что же она сделает со мной, если когда-нибудь полюбит другого? — он запрокинул голову и захохотал, и этот смех скорее был похож на предсмертный стоп или рев смертельно раненого зверя. Потом он резко оборвал этот смех, с презрением и отвращением посмотрев на красавицу, топнул ногой и приказал:
— Привяжите ее к хвостам диких жеребцов, пусть разорвут и затопчут они ее в степи, чтобы никого и никогда она не смогла больше предать.
Так и было исполнено. Кони разорвали и растоптали тело Гульдурсун и рассеяли по степи. С тех пор это место опустело, люди покинули город, лишь стены древней крепости остались стоять на века, с башнями и бойницами, как напоминание о прошлом, и зовут эти крепостные степы не Гулистан, а Гульдурсун в напоминание о том, каким великим злом является предательство.
|
